“– Можно, я еще кое-что спрошу? – Да. Конечно. – Что ты будешь делать, если я умру? – Если ты умрешь, я хотел бы тоже умереть. – Чтобы не расставаться со мной? – Да. Чтобы не расставаться с тобой. – Хорошо.”
Итак, “Дорога” - это книга и фильм. Книга вышла в 2006 году, а фильм - в 2009. Говорить я буду о произведении в целом. Если Вы его не читали, то да - спойлер алерт. Но лично я считаю, что спойлером вечное произведение не испортишь, поэтому приглашаю смело читать дальше.
С “Дорогой” я познакомился сначала через саундтрэк Ника Кейва и Уоррена Эллиса практически сразу, как вышел фильм. А уже через музыку нашел и посмотрел кино, которое меня глубоко тронуло своей мрачной и правдивой своебытностью. Позже прочитал английскую версию книги и получил истинное наслаждение от языка и погружения, хоть это и далось мне непросто. Надо сказать, что печатный, сверстанный по задумке автора текст поражает - скупое использование пунктуации, множество абзацев погружают читателя в мир произведения.
Теперь о том, почему мой первый обзор именно об этой книге.
Так случилось, что в моей жизни отец ушел из семьи, когда мне было 8 лет, и умер, когда мне было 25. Поэтому, думаю, очевидно, почему в личном плане тема отношений с отцом для меня так важна.
Сейчас у меня своя семья, двое детей, и оценить книгу я могу с двух позиций: отца и сына. По всей видимости, травма покинутого в свое время ребенка во многом определяет мое восприятие.
Некоторые считают, что “Дорога” - роман на один раз. Не согласен. Я читал и смотрел “Дорогу” несколько раз и мой интерес по-прежнему не угасает. Когда я выбирал, с какого произведения начать мой первый обзор, сомнений не было.
Ну и к тому же это просто постапокалипсис, камон!
Для тех, кто не знаком с предметом обсуждения, вкратце расскажу о чем роман.
Это история о тяжелом путешествии отца и сына с севера на юг США после апокалипсиса. Повествование вращается вокруг самого пути, борьбы с голодом, холодом, опасностями. Есть несколько стычек с бандитами и каннибалами, а также встречи с другими выжившими. Все живое в буквальном смысле мертво - нет растительности, птиц, рыб, животных. Мир медленно накрывает слой пепла и тлена, бушуют пожары и землетрясения.
Из флэшбэков мы узнаем, что мальчик родился вскоре после самого апокалипсиса, а его мать, не выдержав нового мира, совершила самоубийство. Семья долго жила в доме вдали от трагических событий, но из-за тотального похолодания отец решает отправиться на юг, чтобы выжить. Соль в том, что все те, кто хотел, уже давно попытались уйти на юг.
У отца с сыном мало запасов еды, плохо с обувью, а из оружия - только револьвер с двумя патронами. Вдобавок, отец медленно умирает - его мучает усиливающийся кровавый кашель. Сын при этом не адаптирован к реальности.
Здесь нет мчащихся по пустыне грузовиков и машин с вооруженными до зубов байкерами в стиле “Безумного Макса”. Нет постоянных перестрелок и битв с ордами зомби или инфицированными.
Я изучал отзывы, чтобы посмотреть, что в этой истории видят другие люди.
Чаще всего о “Дороге” говорят как о мире настоящего постапокалипсиса. Мол, вот, что на самом деле будет, если наш привычный мир полетит в тартарары. И в некотором смысле я с этим согласен, хотя и считаю это первым смысловым слоем.
Кто-то в романе видит гимн выживанию в любых условиях.
А кто-то обращает внимание на вопросы морали, которые актуальны даже в самые отчаянные моменты человеческой жизни.
Один из критиков отметил, что эта история подчеркивает хрупкость окружающего нас благополучия и побуждает больше ценить блага цивилизации, которые мы принимаем как должное.
Наконец, в единственном интервью Кормак Маккарти описал книгу как лавстори отца и сына. И здесь я очень соглашусь, поскольку этот обзор я называю “Отец верный”.
Моё видение как психолога отличается от вышеперечисленных.
Идея “Дороги” пришла к Кормаку Маккарти в 70 лет, когда он путешествовал с сыном по Мексике. Это необычно поздний возраст для мужчины, чтобы иметь детей, но вот так сложилось.
Именно это побудило меня переосмыслить мрачность “Дороги” не как истории, в которой всё умирает просто так, а как проекции личных страхов и бессилия автора. Автора не успевающего в своей отцовской роли в силу возраста вырастить позднего ребенка и научить его тому, что оградит его от жестокости этого мира. Сам сетап или мизансцена книги - это огромное иносказание отцовского страха и боли от невозможности передать сыну все те знания, которые есть у него как у взрослого, но уже умирающего мужчины.
На мой взгляд, это и есть суть трагедии, которая нашла выражение в книге. Люто и эпично, всё как я люблю и в творчестве, и в жизни.
Но “Дорога” не только история про бессилие отца. Это аллегория умирающего человека, вместе с которым умирает и весь мир. Всё произведение и его общий безнадежный тон - это внутренний постапокалипсис автора, спроецированный наружу, на мир реальный.
Первая часть дороги проходит по местам, где рос отец. Главный герой случайно набредает на дом своего детства. Но всё мертво и безжизненно до неузнаваемости. У меня стойкое ощущение, что автор, осознанно или не очень, сгущает краски, чтобы художественными средствами обслужить собственную задумку и, видимо, нечаянно создаёт уникальный постапокалипсис, в котором весь мир умирает. И это невероятно точно передаёт само настроение обреченности, в которое мы погружаемся при мысли о конце света и по сути при мысли о нашей собственной смертности. Но правда в том, что жизнь не может умереть окончательно. Здесь важно помнить, что все живое, и человек в том числе, невероятно адаптивны. Сын выживет. Не он выживет, так кто-то другой. Человечество не вымрет. И если в произведении умирает весь мир, то значит подспудно идёт речь о смерти самого человека (как правило автора), для которого его жизнь и есть весь мир. Поэтому большинство постапокалиптических произведений - это спроецированные и гипертрофированные страхи людей, их создавших. Что, повторюсь, не отменяет привлекательности погружения в данные ощущения для читателей и зрителей.
Настоящий постапокалипсис должен быть как во вселенной “Последние из нас”. Люди выжили, приспособились и развиваются дальше.
МакКарти справедливо уличает сам себя словами матери, которая упрекает отца в том, что он цепляется за мальчика, чтобы не умереть самому, чем продлевает бессмысленные страдания ребенка.
Теперь поговорим о каждом из героев, как если бы они были настоящими людьми, а не выдуманными персонажами.
Первый - отец.
Отец сталкивается с бессилием, с собственной болезнью и смертностью, с неспособностью защитить сына за пределами собственных сил и жизни. При этом он не проваливается в травму, в ее аффективное проживание.
В отличие от бессчетного числа вымышленных героев, он не уходит в ярость и в банальную защиту всемогущего контроля. На самом деле, любая история о персонаже, который побеждает и превозмогает вопреки всему - это ускользающее от понимания неспециалиста замещение внутренней работы горевания внешними действиями. Дефлексия. Парадоксально, но это уход от горя, которое должно быть прожито. То есть свидетельство бОльшей незрелости личности.
Поэтому для меня встреча отца (а через него и автора) с собственной неидеальностью и невсесильностью - история истинного мужества.
Данное обстоятельство особенно трагично подсвечивается тем, что для мальчика отец находится в стадии идеализации. Поэтому параллельно эмоциональной работе отца, ребенок вынужден проходить через раз-очарование. И судя по описываемым реакциям сына, он выбирает вытеснить ту реальность, в которой отец неидеален.
Сам автор не смог до конца совладать с собственным горем и вытеснил его за пределы повествования, превратив его в тот самый мрачный сеттинг, олицетворяющий горе умирания.
Тем не менее, главный герой - цельная и относительно здоровая личность.
Это проявляется в способности выдержать горе, остаться с ним в контакте.
При этом он ограждает сына от процесса собственного горевания. Это позиция лидера, который должен уметь, говоря языком гештальта, в здоровую ретрофлексию, то есть справляться со своими бесами один на один и транслировать ведомым уверенность и спокойствие. В сущности, это и есть “взрослая позиция”. Отец остается родителем, честь ему и хвала. Но дается это ему не без труда. Так, в одну из бессонных ночей он обращается к Богу:
“ – Ты там? Когда мы наконец встретимся? У тебя есть горло, чтоб я мог тебя задушить? У тебя есть сердце? А душа? Будь ты проклят! О, Боже. О, Боже.”
Тем не менее, в ситуации постоянного физического дискомфорта, лишений, страха и стресса он остается спокоен в отношениях с сыном, не скатываясь в обычное родительское раздражение. Ведь «в критических ситуациях мы не поднимаемся до уровня своих ожиданий, а падаем до уровня нашей подготовленности».
Высокую адаптивность и способность к выживанию я вижу в том, как быстро отец совершил переход от стадий шока, отрицания и торга к стадии принятия в момент начала апокалипсиса. Увидев первые сполохи пожара, он сразу пошел набирать воду в ванну. Некоторые психологи могут отметить, что он попросту проскочил данные фазы, а вместе с ними и гнев с горем. Психоаналитически ориентированные специалисты могу сказать, что он заменил встречу со страхом и его проживание действием, фактически уйдя в дефлексию. Всё так, но всему свое время. Сначала мы выживаем и устраняем прямую угрозу своей жизни, а уж потом разбираемся с нашими эмоциями, когда для этого появляется ресурс и пространство.
Другим потрясающим примером умения выжить является понимание отцом того, что в ситуации преследования очень выигрышной тактикой является не бегство, а осознанное замирание. Это просто великолепнейшая иллюстрация того, как один из элементов инстинктивной триады “бей-беги-замри” действительно работает, спасая жизнь. Помню, читал об этом в воспоминаниях фронтового разведчика, который также уходил от преследования, сближаясь с цепью преследователей и прячась там, где его еще не начинали искать.
В целом, изобретательность отца и его умение изыскивать ресурсы из ниоткуда - это память предков. Не так-то легко вытравить из нас кроманьонцев.
В связи с этим, интересна история выживальщиков, бункер которых главные герои находят во второй части романа. На мой взгляд, это и оммаж сюрвайвалистам, и одновременно пинок им под зад. Те, кто построили бункер, не смогли ни воспользоваться своими трудами, ни выжить. Получается, главное не внешняя, а внутренняя готовность приспосабливаться, не ломаясь в постоянно меняющейся обстановке. Это требует от психики высочайшего уровня подвижности и вместе с тем устойчивости. Думаю, что здесь не обошлось без личного опыта автора, который бывало жил в нищете, но присутствия духа не терял.
Здесь у меня возникает наверное уже не психологический, а философский вопрос: насколько приспособляемость и выживаемость являются маскулинными или феминными качествами? Что более про мужчин - несгибаемая твердость, прущая ледоколом своим курсом, или вёрткая целеустремленность, ужом огибающая все препятствия на пути к искомому результату?
Вторым главным персонажем повествования является мальчик.
Не могу сказать, что у меня к нему много симпатии, скорее наоборот - некоторое неприятие его наивности и попыток вести себя хорошо по отношению к другим людям. В этом я склонен видеть неготовность принять новые правила жизни, где забота о ближнем порой приводит к собственной гибели. Ну и, конечно же, в любом неприятии надо искать собственный непроработанный, неприсваиваемый опыт. С одной стороны, часть моей психики ассоциирует наивность с уязвимостью и, соответственно квалифицирует ее как непозволительное поведение. С другой стороны, наличие здесь именно неприятия (эмоционально окрашенного) говорит о том, что другая часть психики хочет этого и, скорее всего, неосознанно подталкивает меня к такому поведению. И этот неосознаваемый конфликт в итоге проявляется вовне как презрение к детскому и наивному.
Но вернемся к мальчику. В произведении он используется как рупор экзистенциальных вопросов. В начале истории он с детской прямотой спрашивает отца:
Мы умрем?
Когда-нибудь, но не сейчас.
Что ты будешь делать, если я умру?
Думаю, многие родители сталкиваются с этим. Самое простое в таком случае - прямо говорить о своих чувствах. Именно так отец и поступает, что говорит о нем как о зрелой личности.
Интересно и не до конца мне понятно, почему мальчик так сильно боится воспоминаний отца, когда они набредают на дом, в котором родитель вырос. Может быть мальчик видит в этом слабость и прорывающуюся грусть близкого ему человека?
Скорее всего так и есть. Отец - единственный проводник сына в мир. И одновременно его кокон. На языке гештальта - его граница контакта. Здесь мы подходим к слившимся в одно целое темам сепарации, разочарования и парентификации.
В конце пути отец умирает от ран, болезни и истощения на руках у сына. Это именно то событие, которое отец так сильно пытался отсрочить, чтобы оградить ребенка от жестокости мира. Но если подняться из бездонного ужаса произошедшего и усмотреть в этом параллель с сепарацией, то сын выживет. Да, пусть эта сепарация преждевременна, но какой родитель согласится отпустить любимого ребенка в мир полный опасностей?
Что еще более любопытно, сепарация связана с необходимостью довериться людям, которых отец так долго учил бояться. Но моя вера в пластичность психики, особенно детской, безгранична. Стокгольмский синдром нас учит тому, что человек готов совершенно искренне объединиться с собственным захватчиком, если это необходимо для выживания.
Помимо сепарации, смерть отца - это не только трагедия потери близкого человека, но и разочарование ребенка в идеальной, всесильной фигуре родителя. Эта тема не звучит, но она там есть, просто она затмевается отцовской динамикой. На протяжении всего произведения он проживает собственное бессилие, увеличивающееся с приближением неотвратимой смерти. Но в этом процессе он не один - его бессилие ПРО его сына. Отношение сына к тому, что отец все-таки не справился со своей ролью, не выпустил его в мир взрослым, окрепшим юношей - это оборотная и неотъемлемая сторона родительских переживаний. Надо признаться, что в терапевтической работе это редкий “гость”, поскольку для того, чтобы осознать свое право ожидать от отца с матерью исполнения родительских обязательств, надо встать на принадлежащее нам по закону место ребенка в семейной системе. Для этого нам нужно справиться с парентификацией.
Если просто, то парентификация - это ситуация, когда ребёнок становится родителем отцу или матери, потому что они не справляются с родительской ролью. Распространенная история в психическом онтогенезе. Обычно связана с алкоголизацией или общей инфантильностью родителя. И в контексте книги она едва заметна, мимолетна, проявляется в том, что мальчику в раннем возрасте приходится брать в руки оружие как символ недетской ответственности, проявлять заботу об умершем отце, укрывая его тело одеялами. Парентификацию я упомянул, потому что не было в моей работе случая, когда клиент без сопротивления соглашался с логикой того, что он как ребенок имеет право требовать, а родители имеют встречное обязательство быть должными, с его (ребенка) вытекающим правом злиться за неисполнение. Обязательно будет проявляться любовь к родителям в виде заботы и желания их выгородить. Вот такой парадокс, хорошо объясненный в книге “Иллюзия любви” Дэвида Селани.
Третий персонаж - мать.
Ее роль, как мне кажется, сводится к тому, чтобы показать эскапистский сценарий непротивления трудностям - самоубийство. У меня здесь глухое несогласие. Уж очень сильно я верю в витальность и адаптивность женщин к трудностям. Это все к тому же вопросу, насколько природа жажды жизни феминна или маскулинна. Поэтому я склонен воспринимать этот сюжетный ход как условность, необходимую для того, чтобы оставить отца с сыном наедине.
С психологической точки зрения я нахожу сам по себе этот вариант возможным. Обычно суицид воспринимают исключительно негативно. Но как ни парадоксально, в данном случае он - способ адаптации и заботы о себе. Будучи студентом, я писал дипломную работу по захватам заложников. Удивительно, но мысли о самоубийстве придавали захваченным силы. Они понимали, что в любой момент могут прекратить свои страдания.
Здесь, пожалуй, я поставлю точку в аналитическом взгляде на “Дорогу”.
И перейду к личной и грустной части.
Я не мог не проводить параллелей со своей жизнью, с моим детским опытом. Роман побудил меня к этому. Тем и хороши качественные, глубокие произведения - что они активируют те переживания, которые в обычной жизни ускользают от всех триггеров и покоятся на дне нашего подсознания, погребенные под глубоким слоем защит и вытеснения.
Я вспомнил лето 91-го. На тот момент я был на летних каникулах у отца в ныне исчезнувшей деревне в Ульяновской области. Туда, после развода, отец уехал из Сибири и у меня получилось пару раз к нему приехать на лето. Помню, как в больших тенистых сенях без потолка он слушал радио-новости про августовские события на своей огромной, размером с добрый комод, Романтике-106 и делал горькие, обёрнутые в чёрный юмор замечания о том, что теперь он возьмёт автомат и уйдёт на гражданскую войну. От этих слов мне было не так страшно, как при мысли, что мне скоро возвращаться домой в Братск, расставаясь с отцом.
А потом случилось то, что обычно происходило в те года по осени - мы не смогли купить прямого билета на поезд от Ульяновска до Братска в конце августа. И вот там мне стало страшно. Мне в принципе было страшно большую часть моего детства, а тут предощущение разлуки, постоянное гадание будут, не будут билеты и переживания за школу слились в одно. Я не помню, чтобы мне кто-то просто и доходчиво объяснил, что происходит. Видимо, я даже страхами своими-то не сильно делился, переживая всё внутри.
Обычно на летние каникулы я ездил с сестрой на поезде. Туда и обратно, по двое с половиной суток. Туда нас садили на поезд в Анзёби, а дедушка встречал в Казани. Всё было просто. Беззаботные июньские двое с половиной суток в плацкарте с игрушками и книжками. Обратно было сложнее - родным приходилось практически приступом брать кассы, а порой и прямо вагон с проводниками, потому что на проходящий поезд места появлялись только за сутки. Сколько было этого томления и тревоги - не передать словами. Хотя мероприятие само по себе и риски с ним связанные - не такое уж и страшное, если задуматься.
В тот август всё было по-другому. Я оказался в шаге от одиночества в одном из самых пульсирующих от напряжения мест агонизировавшего Союза - на вокзале. Вернее на серии вокзалов. У отца не было ни четкого плана, ни серьезных денег, как я теперь понимаю. Он двигался на перекладных, покупая нам билеты просто на восток. От Ульяновска до Казани. От Казани до Свердловска. От Свердловска дальше в Сибирь. Я не помню самих поездок в поездах, я не помню, что мы ели. Но я помню вокзалы. Как я раз за разом оставался сидеть на железных скамейках в сменяющихся залах ожидания, обложенный немногочисленными сумками, а отец уходил в неизвестность доставать билеты.
Надо отдать ему должное - он, как и герой Маккарти, был невозмутим и спокоен. Когда он был рядом, я мог не переживать. И, видимо, не переживал, поэтому и особо не помню времени вместе.
Наша дорога закончилась благополучно. Практически хэппи-эндом. Мы добрались до Братска даже вроде как вовремя. Две недели я наслаждался ощущением полной семьи, потому что вечерами, перед сном я слышал скрип и глухой удар двери подъезда, шаги отца по лестнице, звяканье ключей от квартиры. Это была точка невероятного облегчения и последнее, что я слышал, засыпая.
А потом всё кончилось и отец уехал обратно. Это был конец нашей дороги.
Итак, какие терапевтические выводы можно сделать из всего вышесказанного?
“Дорога” МакКарти - без сомнения тяжелая книга. И на вопрос, кому ее можно порекомендовать как чтение в терапевтических целях, я бы ответил: во-первых, каждому отцу, который не боится думать и чувствовать, который хочет укрепить свою привязанность к детям. Во-вторых, людям, в детстве которых не хватало надежного и заботливого отца.
Возможность почувствовать любовь всегда сопряжена с признанием ценности объекта любви. А за этим сразу же следует риск потери. Это страшно, но это про жизнь. Герои “Дороги” выбрали любовь и привязанность несмотря на весь ужас происходящего.
Это подчеркивает важность способности или даже выбора не уходить из контакта с самым чудовищным опытом.
И в самом конце, пару слов о завершении истории. Отец умирает и мальчик сразу встречает других выживших, которые на удивление неагрессивны. Признаться, я не знаю, это - deus ex machina или саспенс? Сдается мне, что это все-таки не классическая открытая концовка, а скорее картинка из пятен Роршаха. Каждый может здесь увидеть то, что хочет. И в этом тоже я усматриваю талант автора.
Спасибо за уделенное внимание! Надеюсь, Вам понравилось. До новых встреч!